Откуда взялась на селе Солоха - доподлинно никто не знал. И тут мне самому приходится смешивать домыслы селян, собственные догадки и крупицы истины, сохранившиеся очевидцами. Я уверен, мои вдумчивые читатели, что вы своим острым взглядом сами легко сможете отделить зерна от плевел.
Помнили сельчане Солоху улыбчивой и добродушной, щедрой и зажиточной бабой. Благодаря мастерству своего сына жила она, как у бога за пазухой, и ни в чем не нуждалась. Хата, пусть и скромная, была всегда чисто выбелена, окна в ней всегда вымыты, и пол выскоблен до желтого блеска. На столе всегда был свежеиспеченный хлеб под вышитым рушником, а впогребке можно было найти моченые яблоки и соленые кавуны с огурчиками, холодное молочко и жирную сметану. Было и сало, соленое и копченое, нежно-розовое на срезе, шибающее в нос щедрым запахом чесночка. Ну, и конечно же, стояло там и то,без чего вся эта чудесная закуска имела ценность лишь наполовину - чистая, как слеза, на орехах и рябине, на перчике, и даже на диковинном желтом фрукте, который просто так и кушать нельзя, ибо перекосит харю так, что дети начинали заикаться, а собаки, скуля и поджав хвост, стремглав удирали под ворота - горилка солохинская, мерило стоимости и разменная монета в селе, в силу отсутствия настоящих денег (и чорт бы с ними!), первейшее лекарство от всех болячек и необходимейшее дополнение к теплым зипунам и тулупам в лютые морозы, что нередки в тех местах.
И уж конечно, никто уже и не помнил, как в точно такие же злые морозы пришла в село босая молодуха со смешным, нездешним говором, с почти уже не пищавшим свертком на руках, и слабыми, обмороженными руками скреблась в хаты, прося не еды - просто погреться хотя бы.
Давно сдохли шарики и тузики, которых гостеприимные и добродушные селяне уськали на чужачку, и с ними умерли воспоминания в памяти людской о появлении в в селе Солохи. И, быть может, никогда бы не испробовать ее чудесной горилки с замечательной закуской, если б не надоумил несчастную бродяжку постучать в дом, за оградой которого не слышно было собачьего лая.
То была хата запорожца Пацюка, грузного, неопрятного козака, одинокого и нелюдимого. Не терпел он ни людей, ни собак, ни непрошеных гостей. Но, увидев на пороге лежавшую без памяти оборванку с ребенком,только скрипнул зубами и, тряхнув косматой головой, втащил женщину в дом.
Поговаривают, что он и ссудил ей после денег на покупку хаты. Может быть и так. А может, разматывая тряпки на замерзшей молодухе вдруг увидел глухо звякнувший золотом мешочек.
Как бы заламывали свои руки сельские бабы, если бы узнали, чем могла отблагодарить незнакомка! И шпыняли бы своих мужей за то, что те прогнали оборванку, совершенно забыв про то, что сами шипели за спиной мужей почище иных змей! Но никто про него не знал, кроме Пацюка, который умел держать язык за зубами и, несмотря на дурную славу, никогда не был замечен в присваивании чужого.
Конечно, мои дорогие читатели, вы можете спросить, откуда же это известно мне? Я не буду ходить вокруг да около. Как вы уже поняли из первой части, что рассказчик муж честный и порядочный, терпеть не может бумагомарак и сам взялся за перо лишь по причине искоренения кривды, посеянной злобным сумасшедшим писакой, заезжавшим однажды в наше село.
Наше село. Ну вот и приоткрыл я, вольно или невольно, одну из маленьких тайн. Да, уважаемые, сам я родом из тех краев, и Пацюк приходится мне двоюродным прадедом. И о мешочке с золотом сказал он только своему племяннику, моему деду, на смертном одре.. Но пора нам возвращаться к Солохе.
Итак, как я уже сказал, всего этого не помнили селяне, пора и нам об этом забыть. А помнила ли сама Солоха об этом? Может, чтобы понять это, попробовать самому завернуться в дырявую мешковину и прогуляться в сочельник босиком по снегу? Может, отложить книжку в сторонку да попробовать?
Как бы там не было, сама Солоха об этом не вспоминала. Или, лучше сказать, никому не напоминала. Но в конце жовтеня посылала всегда своего хромого мальчонку с узелком, в котором была бутыль горилки, домашний сыр, каравай и, конечно же. пахучее сало, к Пацюку, в аккурат к дню рождения.
Кто его знает, когда на самом деле родился Пацюк, в какой церкви его крестили, но подношение он принимал и велел Вакулке кланяться мамке в пояс.
Расцвела Солоха. Отдала сына своего в обучение кузнецу, привела в порядок купленную хату и стала потихоньку жить-поживать, да приторговывать салом да горилкой. И мало-помалу, зачастили к ней козаки, а следом и козачки. Первым очень нравились ее продукты, да и сама Солохо тоже. Так как мы договорились не врать в этой истории, скажу прямо - не отказывала Солоха и в ласке, за умеренную плату. Бабенки же норовили выведать рецепты солохины, что так мужчин приворожили. Смех и грех.
Один рецепт, правда, вскорости стал известен - тот самый, что ни на есть приворотный.Но вырвать косы или выцарапать бесстыжие глаза ведьме, потчевавшей чужих мужей не только выпивкой, никто не решался почему-то. Злобно шипели бабы, и плевались, но только если были уверены, что Солохи нет поблизости.
Было тут кое-что, о чем вслух не говорилось. Отказала как-то в гостеприимстве Солоха местному дьяку. Мужичонка он был обидчивый, и настропалил попа освятить кузню, что отписал старый кузнец перед кончиной своему подросшему ученику.
Ну, явились они всем своим чернорясным сбродом с утра пораньше к кузне. На пороге стоял Вакула и пускать их не собирался, не дело, дескать, в раскаленной кузне водой брызгать, пусть и святой. Но умел дьяк людей будоражить, ох, умел... Вдарил кто-то молодого кузнеца тяжелой железкой по становому хребту, упал он, пузыря кровью изо рта, и вошел поп в внутрь, перешагнув через мальчонку.
Видели селяне, как взвился из трубы огненный столп, превращаясь в огромный мухомор, как кашлянула кузня белым паром, выплевывая смятые фигурки из себя. Видели, как бежали они от чортовой кузни, как впереди, задрав рясу и бесстыже сверкая голыми волосатыми ногами, мчался взъерошенный поп, непрерывно крестящийся.
А вечером видели, как привезла Солоха сына своего побитого, на телеге. Лицо окаменевшее, под глазами круги черные, губы закушены и струйка крови из уголка рта. Долго ли, коротко ли - выходила сынка своего, да только на память стал расти у юноши горб за левым плечом, и улыбающимся его больше никто не видел...
А у дьяка стала скотина дохнуть после неудавшегося освящения кузницы. Ничего не помогало, пока дьячиха, худющая, как жердь, не догадалась упасть Солохе в ноги. Валялась и рыдала, билась головой, рвала на себе волосы и царапала до крови лицо до тех пор, пока не кивнула ей нехотя Солоха. Пятилась, всхлипывая, не сводя глаз с ведьмы, так и открыла дверь костлявым задом и до калитки ползла на четвереньках. А вернувшись домой, выдернула из дровянницы обломок оглобли и так отделала благоверного, что тот две недели с постели не вставал...
Вот с той поры и стало на селе неудобным замечать то, что Солоха не ходит в церковь, что чужих мужей привечает. Что, нет на селе других забот, кроме как о Солохе думать? Вот и правильно, не буди лихо, пока оно тихо.
Но затишье, как известно, перед бурей бывает. О чем думала Солоха, поглядывая на своего возмужавшего сынка? Как и любая мать, хотела она ему только счастья. И, конечно же, прочила ему в невесты самую красивую девушку - дочь козака Чуба, Оксану.
Но чтобы продолжать нашу не очень веселую повесть, надо бы вам, дорогие читатели, познакомиться поближе с Оксаной. И как бы мне не хотелось рыться в приданом красавицы, без этого нам никак не обойтись. Ибо без этого может сложиться у вас совсем превратное мнение о происшедшем под Рождество, а мне этого не хотелось бы. Достаточно и той лжи, что нагородил проклятый заезжий писака.

Продолжение следует... после Нового года!