Весть о том, что на днях приезжает Лёха из Ярославля передавалась как притча во языцех из уст в уста между всеми дальними и ближайшими родственниками. Лёха, две метра глупости, приезжает. Спасайся кто может, убирайте детей с улицы и тому подобные шуточки. Мне Лёха приходился троюродным братом и был на дюжину лет меня старше. Жил он в Ярославле, работал на железке и много, очень много и главное, постоянно, пил. От тлетворного влияния родственничка спасались кто как мог. Потому что приехав в посёлок, брательник первым делом искал собутыльников. Левых пассажиров найти проблем не составляло, но Лёха уважал родственные связи и навещал всех, всех, кто ему по глупости открыл калитку.
В во время наездов Лёхи мать прятала отца то в погребе, то на чердаке, потому что племянничек непременно припрётся с пузырем, который надо будет раздавить, а за ним еще один и так далее пока обе жопы, дяди и племянника, не найдут себе приключений. Батя чертыхался, костерил мать на чём свет стоит и выламывал изнутри двери погреба или чердака. Мать грозила ему вилами или топором и загоняла, как загулявшего козла обратно во временный хлев. Меня прятали в своей комнате, заваливали учебниками, толстенными советскими словарями обо всём и обо всех сразу и говорили Лёхе, что наш мальчик учится, он такой умный, постоянно сидит с книгами, не стоит ему мешать. Мальчик в это время вырывал из энциклопедий листы и делал из них самолетики, благо советская наука не скупилась на страницы. Хотя пить с Лёхой в моём возрасте десяти лет- было смешно, для меня по крайней мере, для Лёхи, возможно что и нет.
При подступлении Лёхи к нашему дому, мать бросалась на калитку как на амбразуру, защищая дом от врага. Никого нет, когда будут не знаю. А Лёха позвякивал пузырями в карманах куртки. Его стеклянные мутные глаза сканировали мою мать на предмет наёбки. Но Ольга Яковлевна была броня. Лёха разворачивался и пошатываясь шёл к другим родственникам, а мать кидалась к телефону и застряв в диске пальцем с трудом дозванивалась до тётки Гали, к которой приближался «смерч».
Отца выпускали из заключения и даже выдавали извиняющиеся пятьдесят капель. На извечное «чо так мало» ответ был один- «обратно захотел». И молча подписывался очередной пакт о ненападении.
Обычно Лёха проникал к тёте Гале с тыльной стороны её двора. Там было некое подобие фазенды, с утками, курами и двумя ебанутыми гусями. Тётя Галя дала дяде Вите три дозы снотворного, хотя тот просил её о слабительном. Ничего, подумала она, поспишь, потом посрёшь. Дядя Витя спал мертвецким сном, храп был слышен даже на фазенде. Оставался еще их сын Сашка, мой двоюродный старший брат. Тому было уже семнадцать и пить он уже умел. Но Сашку отправили на велосипеде за полынью. Полынь срочно понадобилась тёте Гале как лечебная трава для кур. Несутся они лучше, когда в гнезде полынь. Трава эта росла повсеместно, даже прямо в их дворе и в соседском, вообще везде. Но тётя Галя сказала, что здесь полынь- ядовитая и надо рвать только ту, которая растет в хуторе. А хутор находился в восьми километрах. Туда то и покрутил педали Санёк.
Лёха было предложил прибухнуть самой тётке, но она наотрез отказалась, перечислив ему все свои болезни нынешние и наследственные, которые надеялась приобрести ни сегодня-завтра. Лёха поддакнул, что мол и сам часто болеет, особенно с похмелья, а оно каждый день. Но жизнь- это тяжкое бремя и кто если не он.
Когда родственников совсем не оставалось, Лёха, высосав по дороге один из пузырей возвращался домой к деду. Дед Вася обычно был при делах, то в огороде, то по хозяйству. Трёх бабок пережил, каждая моложе предыдущей, ветеран одним словом. Лёха присаживался на лавочку и посасывал горькую из второго пузыря, деду он даже не предлагал, знал, что может получить в бубен. Помнил, когда пару лет назад приезжал сюда вместе с женой Веркой, тоже любительницей горячительных напитков, тогда дед их чуть обоих на вилы не поднял после недельного загула и голых танцев на капоте его 412го Москвича. Ироды, сучье вымя и прочие слова плевками летели из старого беззубого рта деда. А Лёха запил всё это боярышником и упал. Оказалось, что сердце есть у каждого человека, даже у такого говна. Дед ведром ледяной воды окатил Верку и заставил реанимировать мужа. Хотя сам в мозгу уже подумывал где бы прикопать обоих в огороде, за грядкой с капустой или возле навозной ямы. Верка села на живот Лёхи, длиннючая как жердь и принялась вколачивать ему в грудь свои большие, совсем не женские кулаки. Потом перешла к искусственному дыханию и Лёха блеванул, воскрес таки, а после блеванула уже и сама Верка. Люди обреченные на радость сидели посреди огорода, у обоих свисала блевотина, но они были счастливы, что живы. Дед был нескрываемо раздосадован. Вскоре Верку окончательно прибрал к себе алкоголь, она перешла только на элитные боярышник и прочие сердобольные настойки. Настройки в голове бывшего фельдшера скорой помощи сбились и метр девяносто бабской глупости потерялась во тьме города Ярославля. А Лёха продолжал пить и гонять бесконечные составы товарняков. Утром он заносил обговоренную сумму денег дежурному медику и тот ставил ему допуск до работы, так пьяным он и катался.
Лёха уезжал домой и на год всё успокаивалось, входило в привычное русло, батя забывал дорогу в погреб и на чердак, а я совершенно переставал учиться, но меня за это и не ругали.
Тётя Галя расталкивала вечно спящего дядю Витю, чтобы тот наконец сходил в туалет, но было поздно и он уже сходил. В это же время возвращался Санёк с большими охапками полыни привязанными к раме и багажнику. На вопрос куда девать траву, тётя Галя недоумевающее говорила выкинуть, кому она вообще нужна, её ни куры, ни утки не едят, и даже два ебанутых гуся на неё не зарятся. Велик так и ржавел с привязанной полынью. А Санёк скоро ушел в армию, умудрившись за два года службы жениться, завести ребенка и дважды отправиться в долгосрочный СОЧ. В прочем тогда везде была такая неразбериха. Что солдат был нахуй никому не нужен, всё равно кормить его нечем, только вши в казарме были в большом изобилии.